Евгений Белогорский - Восточная война [СИ]
Благодаря неуемной энергии майора Тотлебена, вокруг Севастополя шло создание новых сухопутных укреплений. Город торопливо опоясывался оборонительными линиями траншей, окопов и люнетов. Спешно возводились новые бастионы и батареи, на оснащение которых шли снятые с кораблей орудия. Туда же направлялись моряки, чтобы вместе с пехотинцами гарнизона дать отпор супостату. Все были готовы сражаться, но после неудачи на Альме, никто не был уверен до конца, что Севастополь сможет выстоят под ударом союзников.
Не было такой уверенности и у графа Ардатова, который подобно трем севастопольским адмиралам, почти каждый день совершал поездки по рубежам обороны, желая доподлинно знать о состоянии дел на деле, а не на бумаге. Он, так же как и руководители обороны Севастополя, не ожидал, что враги сумеют не только восстановить свой воинский потенциал, но даже нарастить до той численности, с помощью которой можно будет без боязни штурмовать город. А сведения, которые широкой рекой поступали с передовой в штаб Корнилова, говорили, что штурм главной базы русского Черноморского флота, следовало ожидать со дня на день.
Захваченный несколькими днями ранее, во время очередной ночной вылазки охотников на позиции союзников французский майор Ожеро, во время многочисленных допросах в штабе Корнилова, дал весьма откровенные показания, которые давали полное представление о намерениях врага.
Ожеро честно и правдиво говорил о тех трудностях, которые испытывали союзные войска, проводя осаду Севастополя. С дрожью в голосе майор говорил о постоянной нехватке провианта у союзников, несмотря на регулярный подвоз съестных припасов из Константинополя морем. Об ужасных условиях проживания солдат в походных палатках, об отсутствии у союзников шанцевого инструмента, о нехватке лошадей и повозок для перевозок снаряжения с берега моря к передовым позициям.
Однако больше всего, союзники страдали от болезней. Вслед за балканской чумой безжалостно терзавшей союзников в Варне, их посетила крымская дизентерия. Этой болезнью в той или иной форме, у союзников болели все подряд, включая британского фельдмаршала лорда Раглана. Именно она заставила гордого продолжателя славы герцога Веллингтона отказаться от поста общего командующего союзными силами, который он временно занял после смерти Сент-Арно как старший по чину.
Со слов Ожеро, болезни ежедневно сводили в могилу гораздо больше их солдат, чем русские пули и ядра, которые залетали в траншеи и на батареи союзников. Хорошо понимая всю пагубность своего длительного сидения в окопах, союзники решили взять Севастополь штурмом. Двойной удар с суши и с моря откладывался из-за долгого штиля, не позволявшего их парусным кораблям принять участие в штурме города.
Эта новость сильно встревожила руководство обороны Севастополя. Двойной удар не сулил городу ничего хорошего, и червь сомнения с новой силой вполз в их души. Даже новость о прибытии в Севастополь четырех пехотных полков из Бахчисарая, которые князь Меньшиков прислал после жесткого настояния Корнилова и Ардатова, не смогла взбодрить адмиралов. Каждый из моряков с тяготой в душе опасались грядущего штурма, и при этом старались ни малейшим словом не выдать остальным своего настроения.
Желая на кануне штурма вселить уверенность среди простых защитников Севастополя, адмирал Корнилов собрал на соборной площади города огромную толпу и призвал солдат и матросов сражаться за русскую твердыню до последней капли крови.
- Если вдруг вам прикажут оставить город, знайте, это с вами говорит подлый трус и изменник, и я, пользуясь своей властью, призываю вам поднять на штыки любого, кто только посмеет произнести эти слова. Даже меня, если вдруг такое случиться. Отстаивайте Севастополь! Вот вам мой главный завет!
Ответом на столь эмоциональную речь Корнилова были громкие крики собравшихся на площади моряков и пехотинцев, которые твердо обещали адмиралу исполнить его завет, даже если при этом придется умереть. Многие совершенно незнакомые друг другу люди троекратно целовались между собой, давая крестный зарок не допустить врага в родной город.
С помощью хорошо поставленного наблюдения разведки, которая почти каждую ночь неотступно следила за действиями противника, было установлено направление главного удара союзников. Французы были наиболее активными против 4-го и 5-го бастионов, тогда как англичане усиленно возились в районе Малахова кургана. Желая ввести противника в стеснение, "охотники" Бутырского полка, ночью бросились в штыки и отогнали работавших на своих позициях англичан, чем заметно подняли настроение осажденного гарнизона.
Адмирал Корнилов поблагодарил солдат за смелость и отвагу, однако черные мысли продолжали упрямо терзать его сердце. В ночь с 4 на 5 октября разведчики доложили в штаб обороны о том, что против 4 бастиона французы стали освобождать амбразуры своих батарей от земляных мешков заложенных в них ранее. После этих известий стало окончательно ясно, что до начала штурма остались считанные часы.
Каждый из присутствующих выбрал свое местопребывание при штурме, и крепко обнявшись, они покинули Корнилова, зная что, могут больше не встретиться друг с другом.
Граф Ардатов только допивал свой стакан чая к завтраку, когда сильный грохот со стороны вражеских позиций известил о начале активных боевых действий.
- Атака, Михаил Павлович! Куда поедем - на Малахов курган или на 4 бастион? - звенящим от напряжения голосом спросил графа его ординарец поручик Хвостов.
- Там и без нас командиров хватит, не будем у них под ногами мешаться. Поедем на Александровскую батарею, посмотрим на флот господ союзников. Давно хотел посмотреть его в действии.
При упоминании об Александровской батареи у Хвостова кольнуло в груди. Это был самый передний край морской обороны Севастополя и потому, опасаясь за жизнь Ардатова, он осторожно предложил поехать на Николаевскую батарею, наивно говоря графу о гораздо лучшем обзоре противника, который открывался с её позиции.
- Обзор там может быть и лучше, только вот сегодня мое место на переднем крае. Сегодня все мы должны быть там. Сегодня у нас у всех главное испытание - молвил Ардатов, и поручик согласно кивнул головой.
Едва только загремели орудия противника, как адмирал Корнилов немедленно поскакал на передовую, намериваясь лично руководить обороной, а не сидеть в штабе и ждать известий. Первой его целью стал 4-й бастион, по которому французы сосредоточили большую часть огня осадных батарей. Стороннему наблюдателю могло показаться, что весь южный фланг Севастополя, охвачен двумя огненными линиями, которые усиленно извергали друг в друга огромное количество смерти. От многочисленных выстрелов и разрывов бастион был окутан густой синевой, из-за которой совершенно невозможно разглядеть, что на нем твориться, каково его положение.
Не обращая никакого внимания на многочисленные разрывы вражеских бомб, Корнилов прибыл на бастион в сопровождении своего флаг-офицера Жандра и майора Тотлебена. Выслушав рапорт командира бастиона, он смело направился к брустверу и стал наблюдать за результатом стрельбы артиллеристов. Наблюдая в подзорную трубу, он то и дело вносил коррективы в ведения огня, предлагая изменить прицел. Стоя на самом переднем краю обороны, в мундире с блестящими эполетами, Корнилов стремился своим видом вселить в гарнизон бастиона уверенность в победе над врагом, и это ему превосходно удавалось. Ободренные присутствием адмирала, русские артиллеристы с удвоенным рвением и азартом принялись палить по врагу, и вскоре после очередного выстрела с бастиона, у французов взорвался пороховой склад.
Громогласное "Ура"! потрясло весь 4-й бастион. Эта радость стала самой лучшей наградой для тех, кто погиб или был ранен в жестокой перестрелке.
- Ну, все господа! За этот бастион я полностью спокоен - сказал Корнилов своей малой свите и, простившись с солдатами и матросами, под непрерывным огнем противника смело покинул бастион, чем вызвал еще большее уважение у гарнизона.
На пятом бастионе Корнилов встретил Нахимова, который энергично руководил действиями этого важного участка обороны, так словно это было на море. Так же как и сам Корнилов, в сюртуке с эполетами, он неторопливо ходил вдоль переднего края бастиона, внимательно наблюдая какие разрушения приносит противнику огонь русской артиллерией. Совершенно не обращая на ядра и картечь противника, адмирал лично командовал орудийной прислугой в наведении пушки на цель, если считал, что огонь ведется не так как надо.
Одно из ядер французов, упавшее рядом с адмиралом, густо забрызгало грязью его сюртук. Все ахнули, но Нахимов только брезгливо стряхнул грязь с одежды и, поглядев в подзорную трубу, приказал наводчику изменить прицел. Грянул орудийный залп и стоявший на бруствере матрос наблюдатель радостно выкрикнул, что третье орудие французской батареи сбито.
